Эту работу в жанре «Рассказ» написала ученица Измайловской школы Алтын Иманова. Десятиклассница стала победителем муниципального этапа Всероссийского конкурса сочинений «Без срока давности».
22 июня 1941 года… Спустя две недели моего папу забрали на фронт, а я, мама, бабушка Катя, брат Витя и дядя Миша остались в Ленинграде.
Фашистские войска атаковали, бои шли на земле, на воде и в воздухе. В конце августа они были уже на подступах к городу, 30 числа враг заблокировал железные дороги, которые связывали Ленинград со страной, а 8 сентября захватил Шлиссельбург, отрезав город с суши. С этого момента все ленинградцы оказались будто в изоляции. Словно в клетке, окружённые со всех сторон врагами. У каждого был только один вопрос: как выжить? Немцы разбомбили крупные продовольственные склады – и люди были обречены на голодное вымирание. Оставшихся запасов хватило только на первые недели.
Дядя Миша работал на заводе. Баба Катя, несмотря на возраст, делала детали для оружия и танков. Мама работала в госпитале. Витя помогал разбирать руины домов после обстрелов и копал окопы. А я была маленькой, и меня всегда оставляли дома, но не одну – со мной был кот Васька, огромный рыжий пушистик с зелёными глазами.
У всех членов семьи были карточки, по которым выдавали хлеб. Впрочем, от него осталось только названием: сделанный из пищевой целлюлозы, обойной пыли и жмыха, он не имел ни вкуса, ни запаха. Но когда ты сильно голоден, даже такой хлеб кажется лакомством.
Постепенно в домах стал пропадать свет, перестали работать водопровод и канализация. Однажды я приболела, и маме пришлось взять меня с собой на работу, чтобы не оставлять одну. У двери госпиталя я увидела грузовик с прицепом, в котором лежала гора трупов. Люди, ещё недавно живые, стремящиеся к чему-то, мечтающие, лежали там бездыханные, до костей исхудавшие, равнодушные к тому, что белые пушистые снежинки опускаются на их коченеющие лица. К глазам подступили слёзы. Мама, взяв меня за руку, быстро увела оттуда. Но забываться та картина не желала.
В больнице я видела детей, лежащих в коридоре, прямо на полу. Они были живы, но настолько измождены и голодны, что казались маленькими куклами. Одна женщина, сидя на полу, долго билась головой о стенку, всё повторяя: «Есть, хочу есть, я голодна…». Возможно, голод свёл её с ума.
Стояли лютые морозы, электричества и тепла не было. Мы топили печки, разбирая на дрова деревянные постройки. Каждый день нас обстреливали и бомбили, и как-то раз удар пришёлся по заводу. Мама пришла из госпиталя в два ночи и сообщила, что дядя Миша погиб. Я не могла в это поверить: как же так? Он ведь только утром читал мне сказку!
Но со временем я перестала бояться смерти. Когда часто видишь трупы, лежащие на улицах, посреди дорог, в подъездах, перестаёшь бояться – это становится обыденным.
Норму хлеба уменьшили, и стало ещё тяжелее. Порой бабушке удавалось добыть плитку столярного клея. Она варила из него суп, добавляла соль, перец, лавровый лист, и получалась такая вкуснятина!
Однажды в дверь постучали. Мама открыла – на пороге стояла незнакомая женщина и предлагала обменять котлеты на кусок хлеба. Но мама отказалась и прогнала её. Тогда брат возмутился, стал ругаться, а она возразила: эти котлеты сделаны из людей, откуда бы взяться мясу? Помню, стало очень страшно. Как это так, разве людей можно есть?
10 марта в восемь утра умерла бабушка. Просто легла спать и не проснулась: организм устал бороться с голодом и сдался. Мы остались вчетвером: мама, папа и я с братом. Хотя жив ли был папа? Мы не знали.
Порцию хлеба снова уменьшили. Я исхудала настолько, что безо всяких усилий могла пересчитать свои рёбра. Как-то раз разорвавшаяся недалеко бомба выбила в доме окна, и потолок осыпался. Я ела эту извёстку – она оказалась такой вкусной! Позже брат починил окна, чтобы в доме не гулял ветер.
Ночами я иногда просыпалась от людских криков. Они кричали так сильно, будто их убивают. Наверное, так и было, ведь голоса быстро затихали. Но тишина эта не приносила успокоения, спать было страшно.
Мама подхватила в госпитале какую-то болезнь, лекарств у нас не было, да и питалась она плохо, ведь всегда старалась отдать свой хлеб нам. Когда брат отказывался, она протягивала его мне. В последнее время мама тяжело дышала и сильно кашляла, кожа на её лице потемнела, губы посинели, под глазами чернели круги, а скулы сильно выпирали. Но она была всё так же красива – не так, как раньше, но красива. Материнские нежность и ласка давали нам с братом силы. Своим слабым нежным голосом она рассказывала нам интересные истории из собственной жизни: как они встретились с папой, как поженились, как радовались, когда на свет появились мы. В эти моменты мне было так спокойно, будто и нет никакой войны.
Последнюю мамину ночь я провела рядом с ней в её кровати. Вся в липком поту, она тяжело дышала, а напоследок поцеловала меня в лоб, прошептала, что очень сильно нас любит, и закрыла глаза. Моё сердце сильно забилось, я широко распахнула глаза и стала рыдать и кричать, но никто меня не слышал меня – оказалось, от бессилия я лишь шептала и хрипела. Устав от рыданий, я уснула рядом с мамочкой.
Утром пришёл Витя. Он не подал виду, не показал, что и ему больно и тяжело. Мы завернули маму в ковёр, уложили на старые железные санки и потянули их по остаткам снега и брусчатке к кладбищу. Этот скрип полозьев ещё долго звучал в моей головы, напоминая о самой страшной потере для любого ребёнка. Маму похоронили в братской могиле вместе с другими несчастными. Остались только я, брат и кот Васька. Будучи старше на 12 лет, Витя всегда заботился обо мне и оберегал. После смерти мамы он стал работать на передовой, боролся с фашистами и редко бывал дома.
С этого времени за хлебом я стала ходить сама. Однажды за мной бежал мужчина, чтобы отобрать карточку, но я успела скрыться. В другой раз я встретила бабушку, лежавшую у подъезда словно мёртвая. Чтобы пройти, мне нужно было перешагнуть через неё, но, когда я занесла ногу, она схватила меня и стала жалобно просить хлеба. Но я не могу! Я умру, если отдам его! Я оттолкнула её руки и бросилась бежать.
Вечером пришёл брат, принёс хлеб, который сохранил для меня. Я отказывалась, ведь он работает, ему нужнее, он должен быть сильным. Но Витя, так и не поев, забылся в беспокойном сне, а рано утром снова ушёл.
Мы остались с котом вдвоём в нашей маленькой тёмной и холодной квартирке. Ваську кормила я, делясь с ним своей пайкой, но этого всё равно было мало, и он тоже сильно исхудал. Будучи настоящим котом, Васька умел ловить мышей и крыс. И это нам пригодилось: мы варили или жарили добычу и ели. Настоящий пир!
Ещё у нас с Васькой была отработанная схема ловли птиц. Мы садились в засаду, бросали пару хлебных крошек на землю, птицы слетались, и Васька их ловил. Но так как сил у него было мало, я ему помогала. Благодаря этой схеме мы питались ещё и птицами. Пища, разделённая с другом, вдвойне вкуснее! Так мы спасали свои жизни.
Однажды на улице девушка пыталась поймать и убить Ваську, ведь к тому времени ни собак, ни кошек в городе уже не осталось: их съели. Я смогла спасти своего друга, быстро убежав домой.
Уже около недели брат не приходил домой. Я стала волноваться, расспрашивать, где он и что с ним, но никто ничего не знал. Однажды рано утром в дверь постучали. В руках солдат, представившийся сержантом Ивановым, держал одежду и листок бумаги. Он-то и рассказал, что когда в окоп попала бомба, то десять человек, в том числе и мой брат, погибли. Всё, что от него осталось, – это кофта и свёрнутый листок бумаги. Витя писал мне перед смертью, видно, что-то чувствовал: «Дорогая сестрёнка, я пишу тебе письмо, потому что чувствую, что осталось мне недолго. Беспокойно, больно на душе. Я хочу попросить у тебя прощения, Верочка, ведь я не смог уберечь тебя и позаботиться. Знай, даже если я умру, то всё равно буду рядом – но только в твоём сердце. Мы всегда будем вместе. Не теряй надежды и веры в жизнь! Наша армия обязательно победит! Я люблю тебя, сестрёнка».
Так я потеряла последнего близкого человека, оставшись одна в целом мире. Есть ли смысл жить? Для чего? В голове роились эти вопросы, как вдруг о мою ногу, слабо мурлыча, потёрся Васька. Я обняла его. Мы остались одни.
Я нашла в себе силы жить дальше, изо дня в день вспоминая родных. 18 января 1943 года Советской Армии удалось прорвать 11 километров на участке южнее Ладоги. По этому коридору проложили железную дорогу и начали доставлять в город продовольствие. Еды стало чуть больше, но люди всё равно умирали от дистрофии. В таком же режиме мы прожили ещё год. Постепенно всё стало налаживаться.
27 января 1944 года в результате Ленинградско-Новгородской стратегической операции фашистские войска были окончательно разгромлены под Ленинградом, и блокаду города сняли. Это был самый счастливый день в нашей с Васькой жизни! Все жители вышли на улицу, чтобы посмотреть на праздничный салют и порадоваться победе, освобождению города, в том числе и от голода.
Я тоже вышла на улицу, держа в руках Ваську. Я смотрела на салют и плакала. Перед глазами пролетели три года жизни: голод, страх, смерть, боль, потеря близких. Три года назад я была счастливым и беззаботным ребёнком. Но быстро повзрослела, потеряв всю семью и узнав, что такое одиночество. Из глаз льются слёзы, а я не могу поверить, что всё закончилось. Я выжила. Но какой ценой… Со мной всё будет в порядке. Я продолжу жить, я выберусь, обязательно отучусь в школе, пойду работать и, возможно, создам семью. Но забыть то, что было, никогда не смогу.
…Сейчас мне 87 лет. Я прожила хорошую жизнь, в окружении близких людей: моих учеников (я проработала в школе 55 лет), семьи – мужа, детей, внуков. Я никогда не была одна, но на протяжении всех этих лет в нижнем ящике письменного стола лежит потёртый конверт со старой чёрно-белой фотографией и запиской. На ней брат Витя, мама и папа, дядя Миша, бабушка Катя и я с котом Васькой. Я достаю её чаще по ночам, когда рядом никого нет, включаю ночник, долго вглядываюсь в пожелтевший снимок и вспоминаю их, моих родных, отдавших свои жизни ради того, чтобы выжила я. Про папу так ничего и не известно: он считается пропавшим без вести. Вспоминаю тёплую улыбку мамы, шершавые руки бабушки, сказки, которые рассказывал дядя Миша. Разворачиваю бумагу, вглядываюсь в исчезающие строки записки, оставленной мне братом перед смертью. Я всегда следовала его завету: никогда не теряла веру в лучшее. Снова перевожу взгляд на снимок: на моих коленях сидит Васька, хитро щурится в камеру, словно улыбается, и, подмигивая зелёным глазом, говорит: «Мы справились. Мы выжили».
Вытираю мокрые от слёз щёки и улыбаюсь: «Да, мы смогли».
